– Брагадо идет, – сказал Гарроте.

И в самом деле командир роты шел по траншее, пригнувшись и сняв шляпу, чтоб не отсвечивать перед голландскими стрелками, засевшими на стене равелина. Тем не менее укрыть от них свою шестифутовую стать леонцу не удалось – словно приветствуя его появление, ударили один за другим два мушкета, и пули вжикнули над бруствером.

– Чтоб их разорвало… – проворчал Брагадо, обрушившись на землю между Копонсом и Алатристе.

В правой руке у капитана была шляпа, которой он обмахивал взмокшее от пота лицо, левая – на ней после памятного боя у Руйтерской мельницы не хватало мизинца и безымянного – придерживала шпагу. Посидел минутку и в точности, как незадолго до этого – Диего Алатристе, приложил ухо к деревянной жерди, нахмурился.

– Торопятся, негодяи.

Откинулся назад, обирая с усов крупные капли пота, катившиеся с кончика носа.

– Принес вам скверные новости. Числом две.

Долгим взглядом окинул безрадостную картину – мерзость запустения, царившую в траншее, грязь, бедственный вид своих солдат. Сморщился от вони, испускаемой мулом.

– Хотя для нас, испанцев, если скверных новостей всего две, это уже добрые вести.

Сказавши это, снова помолчал, скривил лицо неприятной гримасой и почесал нос.

– Ночью убили Ульоа.

Кто-то негромко выругался, но остальные хранили молчание. Ульоа был старый солдат и хороший товарищ, их сослуживец, не так давно получивший под начало взвод, а с ним и капральские нашивки.

Брагадо коротко объяснил, как дело было – пошли в разведку вдвоем с сержантом-итальянцем, а вернулся тот один.

– Кто его душеприказчик? – поинтересовался

Гарроте.

– Я, – отвечал Брагадо. – И треть жалованья завещано на поминальные мессы.

Наступившее молчание послужило капралу эпитафией. Потом Копонс продолжил свою сиесту, а Мендьета – охоту на вшей. Гарроте, вычистив мушкет, решил привести в порядок ногти – такие же черные, как его душа: лишнее он обгрызал и выплевывал.

– Как там наша мина? – спросил Алатристе.

– Движется помаленьку. Земля чересчур рыхлая да еще просачивается вода с реки. Саперам приходится крепи ставить, а это большая возня… Боюсь, как бы еретики не поспели раньше. Вот славно-то будет – рванет да и оторвет, с чем останемся?

С дальнего, невидимого отсюда конца траншеи грянули и тут же смолки выстрелы. Алатристе глядел на капитана – тот никогда бы не пришел к ним затем лишь, чтобы размять ноги. Какую же вторую новость он принес?

– Вам, господа, назначено идти в штреки, – вымолвил наконец Брагадо.

– … мать их в душу через семь гробов, – заметил по этому поводу Гарроте.

А штреки, надобно вам знать, – это узкие подземные проходы, укрепленные деревянными подпорками, проложенные поверху попонами и одеялами.

Используют их, чтобы не дать противнику подвести мину, равно как и для того, чтобы продвинуться вперед, поближе к вражеским позициям, выйти на поверхность в траншеях голландцев и выкурить их оттуда, взрывая петарды, поджигая серу и мокрую солому. Жуткое дело, я вам доложу, – эти прогулки под землей на манер слепых кротов, в темноте и в такой тесноте, что двигаться можно только в затылок друг другу, да не просто, а ползком или на карачках, да еще задыхаясь от жары и от пыли и от серных испарений. Штреки, тянувшиеся к бастиону «Кладбище», петляли вокруг главной нашей галереи и в непосредственной, можно сказать, близости от галереи голландской, так что сплошь и рядом бывало, что, снеся земляную стенку взрывом петарды или же просто древками пик, нос к носу сталкивались наши с неприятельскими саперами, и тогда в ход шли пистолет и кинжал, а еще лучше – короткая лопата, кромка которой для такого случая оттачивается как бритва.

– Пора, – сказал Диего Алатристе.

Он со своими людьми находился у входа в галерею, а капитан Брагадо, наблюдая за ними, стоял на коленях в неглубоком окопчике. По соседству располагался еще десяток солдат, готовых в случае надобности прийти на помощь Алатристе. А тот решил взять с собой Мендьету, Копонса, Гарроте, галисийца Риваса и обоих братьев Оливаресов. Мануэль Ривас, голубоглазый и белокурый красавчик, был человеком очень надежным и очень отважным, а по-испански объяснялся скверно и с сильнейшим выговором уроженца Финистерры. Оливаресы походили друг на друга, как две капли воды, хоть близнецами и не были: оба – жгучие, как принято говорить, брюнеты с буйной волосней, из коей воинственно торчали изрядные носы с горбинкой, свидетельствовавшей непреложно, что еще прадеды братьев свинину кушать отказывались наотрез – впрочем, вопрос того, насколько чистая у Оливаресов кровь, нимало не занимал их однополчан, справедливо полагавших, что раз уж человек проливает за отчизну кровь, значит, она у него самая что ни на есть голубая и беспримесная. Братья всегда ходили вместе, держались рядом, спали спина к спине, делили пополам последнюю корку хлеба и прикрывали друг друга в бою.

– Ну, кто первый? – спросил Алатристе.

Гарроте чуть отступил назад, с необыкновенным интересом изучая лезвие своего кинжала. Бледно улыбнувшись, Ривас собрался уж было выступить вперед, но Копонс, как всегда скупясь на слова, подобрал с земли несколько соломинок и роздал их товарищам. Самая короткая досталась Мендьете. Он долго глядел на нее, а потом молча подтянул пояс с кинжалом, снял шляпу и шпагу, взял в одну руку маленький пистолет, протянутый ему Алатристе, а в другую – короткую лопатку и полез в тоннель. За ним последовали капитан и Копонс, тоже отстегнувшие шпаги, скинувшие шляпы, тщательно оправившие на себе кожаные нагрудники, а потом и остальные. Брагадо со своими людьми, оставшись снаружи, следил за ними в безмолвии.

Вход в штольню был тускло освещен смоляным факелом, так что можно было различить лоснящиеся от пота тела полуголых немецких саперов, которые прервали свою полезную деятельность и, опершись на кирки и лопаты, смотрели на проходящих мимо испанцев. Немцы копали не хуже, чем сражались, особенно если трезвые и жалованье получили; и женщины их были им под стать – будто вьючные мулы, сновали они взад-вперед, перетаскивая из лагеря припасы, туры, шанцевый инструмент. Рыжебородый капрал – ручищи как окорока из Альпухарры – повел Алатристе и его людей через лабиринт галерей, укрепленных деревянными распорками, жердями и турами и делавшихся по мере приближения к голландским позициям все уже и ниже. И наконец остановился перед лазом никак не больше трех футов. Прилепленный к стене огарок освещал запальный шнур, зловещей черной змеей уходивший во тьму.

– Еще одна вара [ 22 ], – сказал сапер и, разведя руки, показал толщину земляной стены, отделявшей подземный ход от штольни голландцев.

Алатристе кивнул, и все семеро один за другим стали протискиваться в лаз, предварительно замотав лица платками. Немец улыбнулся:

– Zum Teufel. [ 23 ]

И поднес огонек свечи к запальному шнуру.

Кости. Штрек проходил под кладбищем, и потому теперь отовсюду сыпались вперемежку с землей кости – большие и маленькие, тазовые и берцовые, черепа и позвонки. Цельные скелеты, обернутые грязными истлевшими саванами, или облаченные в сглоданное временем платье. Висящая в воздухе пыль, сгнившие доски гробов, обломки памятников, плит и крестов, тошнотворный смрад – вот что заполняло штрек после взрыва, когда Алатристе вместе с другими на четвереньках, распугивая мышей, устремился к бреши. Сквозь небольшую скважину просачивалось немного света, немного воздуху, пропитанного запахом сгоревшего пороха. Испанцы прошли сквозь это световое пятно и снова оказались во тьме, двигаясь туда, откуда доносились стоны и выкрики на чужом языке. Алатристе чувствовал, что все тело под колетом покрывается испариной, а пересохший рот забит землей – платок не спасал.

Он продвигался ползком, отталкиваясь локтями, и что-то круглое катилось перед ним. Это был человеческий череп, а сам скелет, вместе с гробом разнесенный взрывом, упал на капитана, оцарапав ему ягодицы острыми обломками костей.